А.И.

Такое ощущение, что мальчик пришёл ко мне заниматься сам, а мама пыталась его удержать и утихомирить.
Бояться было нечего.
У мальчика были густые восточные брови, душистая фамилия, имя Алексей и обстоятельная речь. Я подумала о нём уважительно.
– Я – левша, – заявил он самое главное, как только мы сели поговорить.
– Лёша, – пыталась остановить его мама, краснея.
– Ну и что? – спросила я. – Чего же ты хочешь? У тебя красивый почерк.
– Я хочу научиться писать правой рукой, как все. Чтобы быть не хуже всех.
– Пожалуйста, учись! Ты будешь даже лучше всех, если научишься одинаково красиво писать и правой, и левой рукой. Но мы здесь в основном сочиняем…
– Я тоже буду сочинять!
Сначала Лёша учился писать правой рукой. Потом незаметно стал выполнять упражнения по чистописанию одной левой. Когда он старался, буквы были красивые, одной высоты, с ровными спинками. Но стоило мальчику увлечься или разволноваться, его буквы могли достигать половины страницы в высоту, и слово выглядело, как перепутанная проволока, с выпавшими гласными, откусанными окончаниями.
Таким почерком он сочинял свои вдохновенные жестокие истории, таким почерком писал «Антон – мой брат. Я его ненавижу. Он тупой».
Когда ребята в группе приносили новые сочинения, а Лёша – нет, он кричал: «А я – левша! Я – левша!». Каллиграфия была давно забыта. Вместо упражнений он заявлял: «Я буду сочинять!» и смело писал страшные сказки про зарезанного и ограбленного Деда Мороза, убитого охотниками медведя и растерзанного волками человека (волки при этом забирали у человека доллар и относили волчатам).
Он не бегал, не разговаривал. Тихо и быстро писал, потом начинал беспокоиться, совать мне прямо в лицо тетрадь с вязью, а если я не могла посмотреть (а я не могла заниматься только им, в обход группы), громко читал своё сочинение по слогам, не взирая на то, что происходило вокруг – выполняли ли мы задание, слушали ли очередного сочинителя или рассуждали вслух. В ответ на замечания Алексей обречённо отключался и быстро падал на соседний стул, не способный больше ни писать, ни придумывать. Он очень быстро уставал, уже через полчаса было бесполезно задавать ему любые вопросы.
Я попросила его маму забирать мальчика пораньше – дети начинали прыскать, глядя на его маету, нельзя было доводить дело до откровенных насмешек. Не подумайте, что он выглядел, как злодей – нет, он так смотрел, так старательно выговаривал моё имя, так улыбался, что мне на ум приходили «советские дети» из хороших фильмов, и ещё иногда я думала, что он просто болен, и мне было жаль его.
На следующее занятие пришёл папа. Я никогда не возражаю против присутствия родителей на занятии, уже год как я научилась переключаться на детей и не «работать на взрослых». Но тут я запаниковала. Папа открыл ноутбук и сделал вил, что занят. Его сын, к чести, вёл себя как всегда, не лицемерил. Он громко объявил тему следующего сочинения, быстро написал. Затем, в ответ на мой вопрос, что случилось дальше с Васей (мы сочиняли историю по цепочке), он встал и громко прочёл своё сочинение о летучих мышах, ночью подложивших детям книгу с надписью «Вы – плохие». Папа молча смотрел на него поверх ноутбука. Мальчишки хихикали.
– А Вася? – спросила я нерешительно.
– Не знаю, - сказал с улыбкой Лёша и сел. Потом лёг. Я перевела глаза на папу.
– Лёша, ты устал? Пойдёшь домой?
– Да, - согласился мальчик и стал собирать в папку листочки.
Я выскочила вслед за ними за дверь, что-то бормоча, что мы будем постепенно увеличивать нагрузку, и что всё хорошо. Папа кивал и гладил Лёшу по голове, Лёша восторженно смотрел на меня.